Океанский патруль. Книга 2 - Страница 98

К оглавлению

А что ты, ива, приуныла, засмотрелась в воду? Не покажешь ли ты, ива, да помельче броду?

И оборвал песню: мол, как, годится такая или нет? Ведь вы, мол, привыкли ходить с Берньеборгским маршем!..

Но ему сердито крикнули:

— Взялся за пономаря — так тяни, старый!..

И солдат, радостно вскинувшись, так что звякнули два ряда медалей, продолжал:

А мне бы к милой да попасть,

она там варит пиво.

Эх, только б в воду не упасть,

на мне жилет красивый!..

Сначала несколько голосов, хриплых от простуды, вразброд ответили:

Эй, Лийса, эй, Лийса!

Ты славно варишь пиво…

И вдруг подхватили все разом — эхо отбросило припев за леса и снова вернуло обратно:

Эй, Вяйне, эй, Вяйне!

Какой жилет красивый!..

Шли финские солдаты и, может быть, впервые за все эти годы пели не о «величии своей страны», а совсем о другом. В их песнях встречались жених с невестой, топились бани, шелестели ветви берез, прыгали белки, всходило румяное солнце над озером.

И страна Суоми вставала в их песнях воистину прекрасная!..

Глава пятая. Надежды на победу

Бушлат распахнут и разодран вдоль плеча осколком снаряда; в металлических застежках штормовых сапог скопился налет засохшей соли — глаза, еще недавно видевшие смерть, раскрыты широко; на щеках то вспыхивают, то угасают красные пятна; пальцы, которые целых полчаса были сведены на гашетке стреляющего пулемета, не перестают дрожать от нервного возбуждения, — вот таким вернулся из боя Сережка Рябинин…

— Эй, на пирсе!.. Принимай швартовы!..

На разбитых палубах катеров стонали раненые и обгорелые матросы. — В воздухе тяжко нависал приглушенный рокот усталых моторов, возгласы офицерских команд и грохот прибоя, что рушился на черные камни. Пахло удушливой гарью недавно затушенных пожаров и острым запахом бензина. Вернувшиеся с победой торпедные катера, на гафелях которых развевались пронесенные через огонь атак гвардейские флаги, швартовались к пирсам родной и милой гавани.

Еще не остыв после сражения, Сережка кричал солдатам, руки которых неумело ловили свистящие в полете мокрые и длинные змеи швартовов:

— Куда, куда ты его?.. Тяни на третий пирс, тебе говорю!.. Заворачивай на кнехт!.. Так-так-так-так!.. Еще раз!..

Ходивший с катерами на операцию контр-адмирал Сайманов положил на плечо ему свою широкую руку.

— Спокойнее, юноша, — сказал он. — И… все в порядке!

«Все в порядке… Все ли?» На дивизионе семь раненых, один из них наверняка не выживет; в борту одного только «Палешанина» девятнадцать пробоин, из которых три — ниже ватерлинии, заделанные на скорую руку чуть ли не бушлатами. И все-таки, решил Сережка, контр-адмирал прав: в Варангер-фиорде наведен «порядок» — три фашистских транспорта, груженные никелевой рудой, лесом и рыбными консервами, расколоты торпедами, словно орехи. А за компанию с ними пошел хлебать воду и миноносец, командир которого в самую неподходящую минуту вздумал отыграться от катеров своими пятидюймовками. Сережка видел, с какой злобной силой дернул тогда Никольский рукояти залпа, точно хотел выбить торпедой из головы гитлеровца это опасное заблуждение: «Не отыграешься, на, получи!..»

— Все в порядке, товарищ контр-адмирал, — ответил Сережка, успокаиваясь, и ему стало жалко, что Сайманов снял с его плеча руку: тяжелая и горячая, она напоминала добрую руку отца…

Вечером, когда израненный катер вытащили на береговые слипы и в отсеках его не было слышно привычного плеска волн, Сережку вызвал к себе Никольский.

Офицер, в распахнутом по-домашнему кителе, сидел за выдвижным столиком, и лампа бросала яркий сноп света на его лицо, оттеняя тонкий хрящ носа и выпуклые подвижные дуги бровей.

— Садись, — предложил он своему юному боцману. — Там рабочие придут пробоины заваривать, надо их покормить…

— Есть, товарищ старший лейтенант. Какао приготовим, печенья после похода целый ящик остался… А что еще?

— Ну и достаточно. — Никольский взял со стола большой уродливый осколок. — Вот, — сказал, — рубку пробил, мне на реглане локоть распорол… повезло! — Он бросил осколок в угол, и кусок металла тяжело стукнулся о переборку. — Ты не догадываешься, зачем я тебя вызвал?

— Не имею представления, — ответил Сережка, пожав плечами.

— Так вот, — продолжал Никольский, — парень ты молодой, а уже прошел школу войны, морские качества у тебя такие, что можно позавидовать, есть у тебя сообразительность, и во многом разбираешься неплохо…

Сережка внутренне насторожился: к чему готовит его командир?

— Надо тебе учиться, Рябинин! — неожиданно закончил Никольский и пересел на койку поближе к боцману.

— Как учиться, товарищ старший лейтенант?

— А как все учатся… Ты офицером флота быть хочешь?

— И не скрываю: конечно, хочу.

— Тогда за тобой дело. Меня контр-адмирал сегодня спросил: «А что — Рябинин у вас так и думает боцманом оставаться на всю жизнь?..» Так что давай-ка мы с тобой решим, что делать дальше…

Сережка смущенно потер плечом скулу:

— Ведь у меня, товарищ лейтенант, образование небольшое.

— Сколько?

— Всего семь. Война вот…

— Ну, не беда, — успокоил его офицер. — Сразу в училище не попадешь, сначала подготовишься. На три года позже лейтенантом станешь… Ты чего это смеешься, боцман?

— Да так… вспомнил, как я впервые в море вышел. Странно! В трюме зайцем сидел, а сейчас… не верится даже!

— Ну так, значит, решено? — спросил Никольский.

— Конечно!

— Тогда садись за стол, пиши рапорт, автобиографию…

— Что?.. Сейчас разве? — Сережка от удивления даже привстал с койки, стукнувшись о низкий подволок.