Океанский патруль. Книга 2 - Страница 67

К оглавлению

Утром товарищ Улава принесла ему кружку черного кофе, села рядом.

— Вот не ушла, — сурово сказал ей Никонов, — а, видишь, они благополучно добрались до своих.

— Страшно было, — чистосердечно призналась женщина.

— А здесь?

— Привыкла.

Кладя в кружку трофейный синеватый сахар с примесью ментола, Никонов недовольно сказал:

— Спать не даете… Всю ночь за стенкой шебаршили.

— А мы думали, что и вы придете… Нам Осквик медведя изображал, а потом на ремнях боролись…

— Дельвик проснулся?

— Спит еще.

— Разбуди. Он уходит от нас сегодня. И, кажется, надолго, — Никонов протяжно вздохнул.

— А вам жаль?

— Чего?

— Ну вот, что уходит он.

Никонов долго мочил в кружке сухарь, ответил не сразу:

— Иржи Белчо ушел, теперь вот… Конечно, жаль, но… сама понимаешь: приказ комитета Сопротивления, он сейчас нужен в Осло… Забери! — он сердито сунул ей в руки пустую кружку, велел идти будить Дельвика.

Вместе с Дельвиком они пошли к реке умываться. На травах лежал серебристый налет изморози, косо проглянувшее солнце придавало граниту какой-то кровавый оттенок.

— Я вернусь, наверное, через месяц, — сообщил норвежец. — Дядюшка Август изредка будет приходить в отряд, но пастора советую вам до времени оставить.

— Я знаю, — отозвался Никонов. — Сейчас, после ареста, — его легко подвести…

Ограждавшие речную долину, дымчато синели причудливые скалы, красные гроздья рябины вспыхивали под солнцем. Вокруг было печально и тихо — журчание реки мелодично вплеталось в тишину, но не могло нарушить и разбудить ее величавого покоя…

— Он, по-моему, несчастный человек, — неожиданно произнес Дельвик, вставая коленями на выпуклые мокрые камни.

— Кто? — не понял Никонов.

— Руальд Кальдевин.

— А-а-а!..

Никонов тоже опустился на колени, швырнул в воду окурок папиросы, — река быстро закружила его среди прибрежных камней, выбросила на кипящую середину. Неподалеку, на другом берегу, подошла к реке косматая полярная волчица с тяжело отвиснувшими сосками, долго смотрела на людей; потом, кося в их сторону недобрый глаз, защелкала языком по студеной воде.

— Не боится, — заметил Сверре Дельвик, часто брызгая в лицо себе единственной рукой; вторая, коротко обрубленная, дергалась под рубашкой при каждом Движении.

— Несчастлив… — задумчиво повторил Никонов и спросил: — Почему несчастлив?

— Жаба и роза, — странно ответил Дельвик, следя за уходящей волчицей. — Это поиски правды, это душевный надлом, это раздвоенность чувств. Я его понимаю. Он искренне верит в бога, но зачастую… Какая матерая волчица!.. Зачастую ему приходится поступать против христианских заповедей. К тому же любит женщину, которую вы хорошо знаете…

— Я догадался. И, по-моему, фрекен Арчер к нему не так уж и равнодушна.

— Да, но это… — начал Дельвик и вдруг стремглав вскочил на ноги.

Никонов проследил за его взглядом, устремленным куда-то в высоту, и прошептал в ярости:

— Опять… опять эти…

На широком карнизе скалы, круто нависшей над рекой, стояли двое всадников в тупо надвинутых касках. Стояли и, не снимая карабинов, всматривались в закутанную туманом долину Карас-йокки. Лошади, опасливо дергавшие над пропастью головами, и тяжело сидящие в седлах солдаты — все это казалось неестественным и зловещим среди прекрасной тишины нежного осеннего утра.

— Заметили или нет?

— Нет, кажется…

Торопливо раздвигая перед собой колючие ветви вереска, Никонов сказал:

— Это все после взрыва на рудниках.

— Я помню, — ответил Дельвик, на ходу оглядываясь назад, — так же было и тогда… Перед тем как мы ушли на Лофотены и Вестеролен.

— Ну теперь-то, — сердито отозвался Никонов, — мы никуда не уйдем из Финмаркена. Поднимемся туда, в горы, зароемся в снега, но не уйдем. Об этом нас даже предупреждают те инструкции, что я вчера получил…

Уже подходя к замку, Дельвик придержал Никонова своей сильной цепкой рукой и сказал:

— Мне очень тяжело покидать вас в такой момент, но…

— Не стоит об этом думать, — остановил его Никонов.

И в поддень Дельвик ушел, оставив Никонова с тремя надежными товарищами — Осквиком, Астри Арчер и Сашей Кротких; пастора было окончательно решено временно оставить в покое, и он был предупрежден об этом через дядюшку Августа; старик тоже оставался в городе. «Если Сверре не поспеет вернуться к началу наступления, — раздумывал Никонов, — мы все равно так и так встретимся с ним в Киркенесе…»

Перед ужином он обошел все посты, расставленные на подходах к замку, отобрал у часовых табак и спички, велел смотреть в оба. Вернувшись, спустился в погреб, где уже жарко пылал очаг. На массивном вертеле, величиной с добрую оглоблю, жарился горный козел, и капли жира с шипением падали на огонь. Саша Кротких, в тельняшке, босой, чуб на лбу, вращал вертел, говорил товарищу Улаве:

— А вот ты попробуй-ка его поверни, а то смеешься только!

— Что он говорит, что он говорит? — спрашивала Астри, не знавшая русского языка.

— Он говорит, — переводили ей, — что ты очень хорошо смеешься.

— А ты поверни, поверни, — настаивал Саша и облизывал жирные пальцы, подмигивая черным глазом.

Хатанзей сидел у огня, чистил и смазывал свою меткую винтовку, сопел широким носом, — он любил оружие. Никонов присел около него, спросил Осквика:

— Ну как, готово?

Он очень волновался в этот вечер, норвежский артист, ставший для партизан всего отряда незаменимым человеком. Дрожащими пальцами Осквик вращал освещенные фосфором лимбы настройки приемника.