Океанский патруль. Книга 2 - Страница 70

«Как-то там?» — невольно задумывался словак, но уже прибегала румяная после умывания дочь Аглаи, тормошила его, стягивала с постели, звала с собой гулять.

— Вот вы и сходите, — советовала за столом тетя Поля, разливая по чашкам чай. — Потом на родину вернетесь, своим расскажете, как живем мы здесь, на самом краю земли.

А боцман добавлял каждый раз горестно:

— Он ничего и не увидит у нас: все разрушено, сожжено. Ни одного здания, почитай, не осталось.

— Вот об этом и буду рассказывать, — подхватывал Белчо, — все расскажу. И как работаете под открытым небом по двадцать часов, и как в театре сидите под бомбами, и как рыбу в океане женщины ловят… Все расскажу!

Иржи действительно полюбил ходить по мурманским улицам. Словака интересовало в этой полярной столице все, он даже заходил в дома, заглядывал в окна, и патрули уже несколько раз задерживали его за подозрительное любопытство. Когда же Иржи приводили в комендатуру, он на ломаном русском языке путано и горячо рассказывал историю своих приключений, которая всем казалась невероятной, и этим он еще больше усиливал подозрение. Но, к счастью, все кончалось благополучно, и вечером, сидя в комнате Мацуты, Белчо жаловался:

— Когда же мне дадут документы? Так жить нельзя…

Скоро ему выдали документы; в них говорилось, что предъявитель сего. — гражданин Чехословацкой республики, участник Сопротивления, с декабря 1943 года по август 1944 года находился в партизанском отряде сержанта Константина Никонова и сейчас отправляется в Москву для вступления в Чехословацкий корпус.

— Я сам захотел этого, — говорил повеселевший Иржи, — теперь пойду воевать за мою Злату Прагу!..

Скоро он уехал. Провожать его пришел и солдат Семушкин, который находился в команде для выздоравливающих. Перед отходом поезда Белчо загрустил.

— Жалко, как жалко! — сказал он. Ударил колокол, тетя Поля поспешно сунула в карман Иржи какие-то гостинцы, и словак вскочил на подножку.

— Я вас всех никогда не забуду! — крикнул он и, помахав рукой, закрыл ладонью глаза.

Так, пряча слезы, он и уехал, а Семушкин сбил на затылок шапку, вздохнул:

— Эх, жизнь.. Занятная, скажу я вам, штука… эта самая жизнь-то!..

Свернувшись от морозных утренников в хрусткие трубочки, желтые листья рябины кружились над заливом, плавно ложась на темную воду, подернутую тревожной рябью. Вытягиваясь в струнку, улетала на юг слабая птица, которой не снести свирепых полярных шквалов. Навстречу ей, радостно гомоня в чистом небе, летела крупная соловецкая чайка с черным ожерельем на шее. Холодным, обжигающим сквозняком дуло с океанских просторов.

По ночам грохот прибоя был слышен за много, много миль…

Антон Захарович постоянно помнил о том, что ему скоро предстоит давать первый урок в техникуме тралового флота, и эта мысль не давала ему покоя. Просыпаясь по ночам, он всматривался в темноту комнаты, пытаясь представить себе, как все это будет… Вот он входит в прохладную аудиторию морпрактики, вот дежурный курсант отдает ему рапорт о наличии учеников, вот он раскрывает новенький журнал успеваемости и говорит: «Ну-с, приступим, молодые люди…»

Разбуженная его кряхтеньем, тетя Поля спросонья толкала его в бок:

— Чего не спишь?

— Да вот все думаю, думаю…

— А ты бы не думал, а спал.

— Легко тебе советовать, Поленька, — возражал старик. — Твое дело — рыбу солить, а мне — молодежь учить. Объясни я им что-нибудь не так, и моим ученикам уже в море придется переучиваться. А ведь, сама знаешь, море ошибок не любит… Никак, спишь?

— Нет, разбудил ты меня. Теперь и я думаю.

— О чем же?

— Подучиться бы тебе надо, вот что!

— А я учусь, разве сама-то не видишь?.. И действительно, каждое утро Антон Захарович добросовестно, как прилежный ученик, садился к столу.

— Каким условиям должны отвечать якоря? — спрашивал он себя вслух и, загибая скрюченные ревматизмом пальцы, серьезно отвечал: — Якоря должны иметь такую форму, чтобы хорошо забирали в любом грунте и легко отделялись от него, должны быть пригодны для быстрой уборки, ухода большого не требовать и палубу верхнюю не загромождать… Итого, четыре условия…

Наконец настал и день занятий. За окнами еще было темно, когда Мацута разбудил жену, велел готовить завтрак.

— Что наденешь, — спросила тетя Поля, — китель или костюм?

— Китель. В нем как-то привычнее.

Двигая седыми лохматыми бровями, боцман придирчиво осматривал себя в зеркало:

— Ну, как?

— Да хорош, хорош. Смотри, не опоздай только.

Антон Захарович повернулся к жене, сказал ей:

— Ну, благослови старика.

Она крепко поцеловала его в висок и ответила:

— Иди!..

На улицах было сумрачно, сыро. Кольский залив густо заволокло туманом — кораблей не видно. Подняв воротники, мимо Мацуты проходили судоремонтники. Они спешили в цехи, раскинувшиеся вдоль берега. С крыши метеостанции, прилепившейся на карнизе скалы, пускали змея, который плыл в небе большим четким квадратом. На Приморском бульваре ветер гнал клочья бумаги, трепал расклеенные по заборам афиши с именами заезжих гастролеров.

Около серого здания техникума старый боцман остановился, решительно толкнул массивную дубовую дверь. Гардеробщик — седоусый матрос на деревянной ноге, с тремя георгиевскими крестами на истертой фланелевке — принял шинель и фуражку Мацуты.

— Где служил, браток? — спросил его Антон Захарович.

— На эскадренном миноносце «Генерал Кондратенко».

— Осенью тысяча девятьсот семнадцатого года это не вы дрались с семью немецкими миноносцами на Кассарском плесе?