Океанский патруль. Книга 2 - Страница 43

— Развяжите ему руки, — сказал он, расставляя на столе плоские егерские кружки из цветной пластмассы.

— Нельзя, командир, — возразил Саша Кротких, — это такая сволочь, что от него всего ожидать можно…

— Я тебе сказал — выполняй.

— Мне-то что, — недовольно отозвался матрос, стягивая с рук пленного прочную удавку «пьяного» узла.

Финский солдат пошевелил пальцами освобожденных рук и, сверкнув глазами, посмотрел в провал черного окна — там виднелись крупные звезды, раскачивались стебли можжевельника…

— Наливать? — спросил Осквик, снимая кофейник с огня.

— Наливай, — ответил Никонов, — и этому налей тоже. А ты, Саша, позови сюда Хатанзея — он по-фински знает… Ну ты, как тебя, Суоми, садись, гостем будешь.

— Суоми, — тихо повторил Олави и, взяв протянутый стакан, выплеснул кофе в лицо Осквику, потом смахнул со стола лампу. Никонов успел перехватить его рукой, когда он уже бросился в окно. На крик прибежали люди, и Никонов спокойно наблюдал, как несколько человек не могут справиться с этим жилистым финским солдатом.

— Я же говорил, — сказал Саша Кротких, — что от него что хочешь ждать можно…

— Посадите его сюда! — велел Никонов.

Олави сел на прежнее место к столу и вдруг сказал по-русски:

— Попадись вы мне раньше… я бы вас… — и он взмахнул рукой, словно выдергивая из ножен пуукко.

Сдерживая ярость, Никонов спросил:

— Ты чего такой злой?.. И рваный, грязный… Мы тебе жрать предлагаем, а ты… Так поступают только звери…

— И финны, — закончил Олави, переводя дыхание и вытирая со лба струйку крови, быстро бежавшую к подбородку. — Мне от вас ничего не надо. Одну пулю — и все!

— Уж чего-чего, а пулю-то получишь, — посулил Кротких.

— А ты молчи, не твое дело! — прикрикнул Никонов. — Иди отсюда, все уходите. Оставьте нас одних.

Все ушли. Никонов взял кофейник, снова наполнил кружку Олави.

— Пей, — резко предложил он, — и рассказывай… Что ты здесь делал?

Олави вскинулся снова и, плюнув в лицо Никонова, выкрикнул:

— Пулю!.. Одну лишь пулю!

Никонов смахнул рукавом плевок, сказал с ледяным бешенством:

— Так, значит, говоришь, пулю тебе? Так и быть, по блату устрою…

Рванул парабеллум и — прямо в лоб, этот грязный исцарапанный лоб.

— На! — сказал он, только выстрела не было, слабо щелкнул курок.

Выбил патрон — думал, заело, — выстрелил снова, и… пистолет, верно служивший ему все время, опять дал осечку.

Олави не выдержал: рухнул грудью на стол, дергаясь плечами, давился злыми солдатскими рыданиями. Никонов, сунув парабеллум в карман и овладев собой, сел напротив пленного, стал не спеша разбирать его затрепанные документы…

В руки ему попалась солдатская книжка, и он с трудом разобрал в ней слово «Кестеньга».

— Так ты из-под Кестеньги? — спросил он.

Олави молча кивнул.

— А как попал сюда?

Олави не ответил. Но когда Никонов взял в руки мутную измятую фотографию, с которой на него глянуло улыбающееся лицо женщины, чем-то напомнившей ему Аглаю, глаза Олави погасли.

— Жена, — понял Никонов и, перевернув фотографию, прочел на обратной стороне: — Petsamo, 1940.

Олави посмотрел на Никонова в упор, и взгляд у него был уже по-человечески светлый.

— Сатана перкеле, — шепотом сказал он, — у меня жена есть, дети… двое детей… Я к ним иду… Чтоб и тебя вот также!..

Никонов понял. Он собрал документы, аккуратно вложил в солдатскую книжку фотографию и передал все это Олави. А когда через полчаса Кротких приоткрыл дверь, то увидел, что оба сидят за столом и мирно разговаривают о чем-то.

— Послушай, Саша, — сказал Никонов, — поищи там чего-нибудь из финского обмундирования. Да получше…

На рассвете Олави вывели во двор и завязали ему глаза. Саша Кротких отвел его далеко от лагеря и сказал:

— Ну теперь иди. Жене от меня привет передать можешь. А вот это наш командир велел тебе отдать, — и он протянул ему пуукко в кожаных ножнах.

Олави сорвал с глаз повязку, поблагодарил:

— Киитос, — и, беря нож, спросил: — А не боишься… а?

Кротких похлопал забинтованной рукой по своему автомату, угрожающе произнес:

— А это что? Я бы тебя сейчас… Вот ты мне, собака, руку прокусил как…

— Мне тоже есть что вспомнить, — начал было Олави, но матрос предупредил его:

— Ты давай иди, иди, а то опять подеремся…

И через несколько дней, таясь от немецких патрульных, Олави добрался до своего дома, стоявшего на окраине города. Волнуясь, постучал в дверь.

Семья ложилась спать, и ему долго не открывали…

Петсамо-воуно

Вахтанг Беридзе вернулся из отпуска только вчера, удивив матросов необыкновенным загаром темно-коричневого цвета. Он привез с собой много южных фруктов, сильно подгнивших в длительной дороге, и банку маслин, которую он показывал всем, аппетитно прищелкивая языком. Соскучившись по команде, он пытался угостить каждого матроса и в первую очередь предлагал эти маслины. Из уважения к командиру матросы брали маслины в рот и спешили поскорей выскочить на палубу, чтобы тут же выплюнуть за борт. Вахтанг привез и молодого вина, но это вино довелось пить — только мичману и боцману.

Сегодня старший лейтенант собирался идти в гости к Рябининым, но его неожиданно вызвал к себе контр-адмирал Сайманов, коротко расспросил о том, как он провел отпуск, и сказал:

— Вы помните тот немецкий «охотник» типа «Альбатрос», который вы когда-то взяли на абордаж?

— Он слишком дорого достался мне, товарищ контр-адмирал, чтобы я мог так скоро забыть его.

Сайманов слегка улыбнулся, отчего тонкие морщинки возле его усталых глаз весело выгнулись кверху.