Океанский патруль. Книга 2 - Страница 39

— Так что? — спросил Пеклеванный, демонстративно натягивая перед зеркалом фуражку.

Варенька словно очнулась:

— Я забыла, Артем… Вот засмотрелась на этого воробья, который напомнил мне ленинградских, и я забыла… А ты уходишь?

— Да, — сухо ответил Артем, — но я хочу… я хочу сказать тебе последнее.

Он сделал какие-то движения ртом, и Варенька вдруг заметила, как на его шее под гладко выбритой кожей судорожно перекатился острый кадык. Раньше она почему-то не замечала его.

— Что, Артем? — спросила она, тоже собираясь уходить.

— Последнее, — тихо повторил Пеклеванный, и кадык снова уродливо перекатился у него под кожей. — Я хочу сказать тебе, что в море…

Варенька насторожилась:

— Ну… в море?

— В море, — продолжал Артем, — находится около сорока немецких подлодок, и с некоторыми из них нам суждено встретиться. И ты… ты, Варенька, еще пожалеешь, если…

Она невольно закрыла глаза, и перед ней, как сейчас, встала накрененная палуба «Аскольда», потоки воды в коридорах, стоны людей, и шрам ранения вдруг резануло забытой болью.

Она порывисто прижалась к Артему, терлась головой по его жесткому кителю:

— Прости… Прости меня, милый!.. Я понимаю: нам нельзя ссориться, пока идет эта война… Прости!.. Если с тобой что-нибудь случится, я не снесу этого…

Он обнял ее тоже, и она доверчиво потянулась к нему…

Потом, стоя перед зеркалом и одергивая китель, она вяло говорила:

— Ты не опоздаешь?.. Нет?..

Вставляя ключ в скважину двери, Артем деловито объяснял:

— Нет, у меня хорошие отношения с командиром. Бекетов мне верит. В крайнем случае, скажу, что задержал на улице одетого не по форме матроса и запоздал… Только ты давай поскорее. До чего же вы, бабы, всегда копаетесь!

— Ничего, — сердито отозвалась Варенька, — ту самую, из Владивостока, ждал, ну и меня тоже обождешь…

— А я разве что говорю? Надо, знаешь, как: раз, два и готово!..

— Обожди, я куда-то уронила булавку.

— Плевать на нее! Не могу же я ждать, пока ты…

— А ты не жди. Скажешь Бекетову, что задержал на улице не одного, а двух матросов. Тебе же ведь он поверит.

— Перестань! Ты знаешь, ради чего я жертвую своими отношениями с командиром…

— Нашла булавку, — вздохнула Варенька, — вот она… Ну, пойдем!

На площадке лестницы она сказала:

— Как все-таки… плохо у нас!

— Плохо? — удивился Артем.

— Ну, если не плохо, то и не совсем хорошо, мой милый… Ну, скажи, скажи, — вдруг горячо заговорила она, — неужели ты, которому столько дано, не можешь поступиться даже моим крохотным вниманием к Мордвинову?.. А?

Пеклеванный высвободил свою руку из ее ладони, остановился.

— Тебе потому и плохо? — спросил он.

— Нет, не потому, но я…

— По-оня-ятно, — нараспев произнес Артем. Вареньке показалось, что он сейчас ударит ее, — такие были у него глаза в этот момент.

— Я .не имела в виду Мордвинова, когда сказала, что нам плохо. Честное слово!

Артем криво усмехнулся:

— Знаешь что?.. Иди-ка ты к своему Кульбицкому!..

— Втиснуть в одну таблетку несколько противоядий, — говорил Кульбицкий, — чтобы могли бороться с укачиванием несколько органов сразу, — это, само по себе, не столь уж трудно. Гораздо труднее сделать выводы… Сколько, вы говорите, было процентов укачавшихся во время вашего испытательного похода?

— Семь процентов, товарищ подполковник, — уныло ответила Варенька, — и, как правило, из машинной команды.

— Это и понятно: жара, воздух насыщен испарениями. Кстати, сколько размахов делал корабль в минуту?

— Четырнадцать.

— Ого!

— Еще бы, стремительность качки была такая, что унитарные патроны вылетали из кранцев почти вертикально!

Варенька, не перестававшая думать о своем, осторожно спросила:

— Простите, товарищ подполковник, но вы не можете освободить меня на полчаса?

— На десять минут, — ответил Кульбицкий…

«Что можно сделать за десять минут?» Варенька вышла в коридор, села за телефон дежурной сестры, вызвала причальную станцию.

— Соедините меня с «Летучим», — жалобным голосом попросила она, и далекий голос телефонистки ответил: «Летучий» уже отключился от городской сети…»

Китежева подошла к окну, из которого открывалась вся гавань. Было хорошо видно, как на середину рейда, выбирая из воды швартовы, выходил длинный серый эсминец, и Вареньке даже показалось, что она различает на его полубаке знакомую фигуру Пеклеванного.

Но вот из-под кормы «Летучего» выбился белесый бурун пены, через открытую форточку донеслось торжественное пение горнов и лязганье цепей, и корабль плавно втиснулся в узкий пролив, чтобы надолго уйти в грохочущие штормом океанские дали.

И, провожая его тоскующим взглядом, Варенька тихо сказала:

— Ах, Артем, Артем… Плохо нам, и что-то не так!..

Вечером она сидела в комнате отдыха врачей поликлиники и писала письмо Мордвинову, которое заканчивалось словами:

«…а сегодня я видела, как человек стоял на высоком обрыве, под которым бился прибой. Я почему-то вспомнила тебя и подумала, что и ты мог бы стоять вот так. Ведь ты смелый, и ты все можешь…»

Мордвинов получил это письмо перед заступлением на пост. Была ночь, и он собирался идти к пограничному столбу, чтобы отстоять около него последнюю вахту, — завтра он уже отправлялся на курсы лейтенантов. Вглядываясь в темноту, он вспоминал эти последние строки письма и думал о ней, о себе, о том, что за этими вон камнями что-то подозрительно прошуршало.

Переводя свой автомат на боевой взвод, он сказал себе: «Я мог бы… Я все могу!» — и неожиданно громко рассмеялся.