Океанский патруль. Книга 2 - Страница 34

Хватаясь рукой за сердце, барон сдавленно прошептал:

— Уходи… Уходи, или я перепишу завещание на Кайсу…

— Ты?.. На Кайсу? — рассмеялся Суттинен-младший. — Никогда ты не сделаешь этого… Никогда, если не хочешь, чтобы она раздарила твой лес по частям своим любовникам!..

Жадно хватая воздух широко раскрытым ртом, барон еще больше побагровел.

— Пусть… да, пусть дарит… Но только не тебе… не тебе… до-очери!.. Пусть…

И, стягивая со стола вместе с бумагами клеенчатую скатерть, он вяло сполз на пол со стула.

— Врача! — крикнул напуганный лейтенант, но старый барон, услышав его голос, яростно прохрипел:

— К черту врача! Хочу знахаря!.. Зовите одноглазого Иони из Нуккари…

Вечером, когда Рикко Суттинен, выпив водки, успокоился и дожидался капрала, которого он послал закопать оружие в соседнем лесу, пришел управляющий:

— Баня готова, господин лейтенант.

— Хорошо. Как отец?

— Старые люди крепкие. Ему стало лучше.

— Ладно. Приготовь мне веник.

— Слушаюсь. Разрешите идти?

— Обожди. Водку пьешь?

— А кто не пьет?

— Это верно, — невесело рассмеялся лейтенант, разливая водку по стаканам. — Так, значит, говоришь, лучше?

— Да, гораздо. Одноглазый Иони еще вашего деда лечил.

— Ну ладно, пей…

Управляющий выпил, почтительно остановился в дверях.

— У меня есть хороший веник, — сказал он. — Жена засушила его, когда листья на березе были еще клейкие.

— Вот ты мне его и давай… Обожди, не уходи!

— Я жду, господин лейтенант. Немного помявшись, Суттинен спросил:

— Слушай, в вашей Тайволкоски вдов много?

— Третий год воюем, — вздохнул управляющий.

— А я их знаю?

— Да, наверное, помните… Вот Хильда Виертола, Минна Хялле, Венла Мустамяки, Хинрикке Ахо, Майя Хюверинен…

— Хватит перечислять.

— Как угодно господину лейтенанту.

— Хм… а Венле — сколько?

— Тридцать пять.

— Стара. А Хинрикке?

— Двадцать восемь.

— А помоложе нету?

— Есть, господин лейтенант. Вот, например, Лийса…

— А как она… ничего?

— Хороша.

— Ну, так вот что. Пусть придет в баню. Скажи ей, что господину лейтенанту надо сделать массаж… Понял?

— Будет исполнено.

Управляющий ушел. Суттинен, собирая белье, не переставал ругаться.

— Черт возьми! Воюешь, воюешь, словно проклятый, даже о бабах подумать некогда… Ну как? — спросил он капрала, появившегося в дверях. — Все благополучно?

— Да вроде все. Вот только какая-то старуха собирала там хворост и видела, как я закапывал…

— И ты… отпустил эту старуху?

— Что вы, господин лейтенант! Я же ведь понимаю…

— Ну и правильно, — похвалил его Суттинен. — Сейчас я схожу в баню, а потом мы поедем обратно на передовую… Не хочется, наверное?

— Почему?.. Я уже привык, господин лейтенант. Когда они отъехали от деревин, навстречу им попалась грузная старинная колымага, в которой сидели пастор и местный нотариус.

— Вы куда едете, господа? — спросил их лейтенант, почуяв недоброе в их поспешности.

— В деревню Тайволкоски, — тонким голоском кастрата ответил нотариус, а пастор глухим басом добавил:

— Говорят, что барон Суттинен решил переписать завещание с сына на имя дочери… Вот мы и едем!

Рикко Суттинен снял с повозки страшный черный «суоми», угрожающе щелкнул затвором и сказал:

— Ну так вот что, господа!.. Если вы сейчас не повернете своих лошадей обратно, то я…

— Мы повернем, мы уже поворачиваем! — в один голос закричали пастор и нотариус, и через несколько минут колымага скрылась из виду…

— Ну показывай — где? — сказал лейтенант, идя за верным капралом в гущу леса, росшего возле дороги; он внимательно осмотрел место, где было закопано оружие, и спросил: — А старуха?

— Я ее оттащил вон туда, господин лейтенант…

Суттинен забрался в непроходимый бурелом, развел руками заросли молодого ельника и увидел старуху. Она лежала, ткнувшись в сырой мох и обхватив затылок жилистыми руками. Лейтенант подошел к ней ближе, носком сафьянового сапога поддел за плечо и легко перевернул на спину ее дряблое тело…

Перед ним лежала его старая няня и кормилица.

Ленточка

Вчера, приведя шхуну в Кольский залив, он зашел за женой в институт.

Ирина Павловна была занята.

Их супружеская жизнь протекала в постоянных разлуках, и первые мгновения встреч, которые всегда особенно радостны, потому что они первые, часто приходилось проводить на людях. Они оба давно привыкли к этому, и сейчас, взяв в свою широкую ладонь мягкую руку жены, Прохор Николаевич почувствовал легкое пожатие, как бы говорившее: «Я рада, очень ^ада видеть тебя, капитан».

А показав глазами на Юрия Стадухина, сидевшего напротив, Ирина Павловна сказала другое:

— Вот, покидает кафедру… Здороваясь, молодой аспирант встал:

— Да, ухожу…

— Куда же? — удивился Прохор Николаевич. Перетянутый клеенчатым передником, на котором еще блестела чешуя рыб, Стадухин улыбнулся:

— На фронт, товарищ Рябинин. Ведь я — офицер запаса…

Прохор Николаевич заметил, что во время разговора жена как-то странно поджимает под стул ноги, словно прячет их. И после ухода Стадухина он сказал:

— А ну, покажи, что у тебя там!

Она засмеялась и вытянула ноги, обутые в потрепанные туфли. Правая туфля еще держалась, но на левой каблук был готов вот-вот отвалиться.

Словно оправдываясь, жена сказала:

— Сережка мне в прошлом месяце набойки поставил, а все равно носить их уже нельзя. Совсем стерлись…

Рябинин отметил про себя, что Сережка молодец. Капитан не был скуп, но любил носить вещи бережно. И сейчас ему нравилось, что занятый службой на катере сын все-таки нашел время починить матери обувь…