Океанский патруль. Книга 2 - Страница 18

— Рассказывай!

— Ну слушай… Подошел немецкий «охотник» и взял меня в плен. Вот и весь мой рассказ. Амба!

— Не понимаю! — и Никонов стукнул кулаком по столу.

— Чего не понять-то?

— Не понимаю, как ты в плен попал!

— Вот чудак, командир! — попробовал отшутиться матрос. — Ведь я только что об этом рассказал.

— Ты о другом рассказал. О том, как ты сдался в плен, вот о чем! А по законам военного времени я имею право тебя расстрелять за это, как за измену Родине, понял?

— Понял, — мотнул головой матрос.

— Ну, тем лучше для тебя. Вот давай пойдем, и я тебя расстреляю.

— Сейчас?

— Да.

— Эх, командир, даже одного дня на свободе пожить не даешь?

— Некогда мне, — сурово ответил Никонов, заталкивая в пистолет обойму, — вон видишь, сколько вас, и с каждым разобраться надо…

Семушкин, покачав головой, растерянно протянул:

— Вот это да!..

— Чего — да? — на корявом русском языке ответил ему Белчо. — Обожди, и до тебя доберемся…

Саша Кротких побледнел, подошел к Никонову вплотную.

— Здорово же ты разбираешься, правых и виноватых — всех в одну кучу валишь!

— Лес рубят — щепки летят… Пошли!

Вышли. Закурили.

— Хорошие сигареты, — похвалил Саша.

— Ничего, курить можно, — согласился Никонов.

Крепость осталась далеко позади. Высокий кустарник скрывал ее.

Остановились.

— Здесь? — спросил Саша Кротких.

— Можно и здесь.

— Ну, тогда стреляй… Или жалко стало?

— И не подумаю жалеть. Поворачивайся.

Саша Кротких повернулся. Неожиданно сдавленным голосом сказал:

— Только бей в затылок. Это, брат, самое верное…

Шумели кустарники. Какая-то птица кричала в ночи.

— А знаешь, командир, почему я в плен сдался? — спросил матрос.

— Ах, все-таки — сдался?

— Ну, пусть будет по-твоему — сдался.

— Почему?

— Да это так просто не объяснишь.

— А ты — сложно, я пойму.

— Боюсь, не поймешь.

И неожиданно горячо заговорил:

— Вот потонул Федюнька Алмазов, а вода прозрачная-прозрачная. Видно, как он погружается. И лицо его кверху повернуто, и глаза его вижу. Большие такие! Вижу по этим глазам, что жить парень хочет — во как! Огляделся я тогда: сопки — белым-белы, черемуха цветет; солнце светит — такое ласковое! И чайки надо мною крыльями хлопают: «Чьи вы, чьи вы?» — спрашивают. И вот, командир, хочешь — верь, хочешь — нет, а только не хватило у меня сил с этой жизнью расстаться, А когда немцы вытащили меня из воды, я сразу решил: убегу — и три раза бегал, спроси у кого хочешь!..

— Все? — спросил Никонов.

— Все, — ответил Кротких.

— Ну, теперь поворачивайся!

— Командир, ты прав, но, может, не надо?

— Повернись.

Повернулся матрос. Заплакал.

Собрал Никонов все свои силы и с размаху ударил матроса по затылку.

Полетел матрос, ломая кустарник. Вспорхнули ночные птицы.

— Жив?

— Как будто жив, командир. Не пойму что-то.

— Ну, вставай! Встанешь — поймешь!

Встал Саша Кротких на колени перед Никоновым.

Сказал:

— Слушай, командир, если на этом все и кончится — спасибо тебе! Прав ты, командир! И прошу тебя: дай мне оружие, командир. Что ни скажешь ты мне — все исполню. На смерть пошлешь — пойду и смеяться еще буду! Только дай оружие!

— Оружия не дам! — твердо сказал Никонов. — В бой пойдешь с голыми руками. Достанешь оружие. А если что-нибудь не так, то… А теперь иди к своим и расскажи им все, о чем мы с тобой говорили…

Когда Никонов вернулся в крепость, Антон Захарович уже очнулся. Увидев бывшего аскольдовского тралмейстера, Мацута громко вскрикнул:

— Тралмейстер!.. Костя! — и попытался встать с лежанки, но Никонов почти силой уложил его снова, и старый боцман, громко всхлипывая, заплакал:

— Уж мы и не чаяли тебя в живых видеть. Как же это случилось с тобою, а?

Никонов коротко рассказал о себе, сгорая от нетерпения поскорее услышать новости об «Аскольде». И вздрогнул он, когда услышал о гибели родного корабля. Закрыв глаза, увидел свой траулер таким, каким не раз он снился ему все эти годы, — выкрашенный под цвет океанской мглы, с бортами, исхлестанными волной и ветром, и он, тралмейстер, стоит у лебедки, которая вытягивает на поверхность кошель живого рыбного серебра… Значит, нет теперь «Аскольда»!..

Закончив свой рассказ, Антон Захарович спросил:

— Крепко стоишь на ногах, Костя?

— Крепко.

— Встань еще крепче, потому что я скажу тебе сейчас такое, от чего ты пошатнуться можешь.

— Ну, говори!

— Аглая твоя приехала, вот что!..

Никонов бросился к боцману, схватил его за плечи и, почти оторвав от лежанки, затряс в воздухе:

— Да что же ты молчал до этого?.. Говори, что с нею?.. Жива… здорова?.. А дочь?.. Дочь моя?.. Говори…

Одного, только одного хотелось ему в этот день — остаться с самим собой, чтобы в одиночестве передумать все, что мучило его целых два года. И до поздней ночи он блуждал по сопкам, сидел над ручьями, лежал в траве, снова вставал, снова куда-то шел…

В полночь он поднялся на высокую скалу, и перед ним в долине глубокого фиорда скрылся маленький норвежский городок. Никонов втянул полной грудью бодрящий ветер, который доносил до него запах домашних очагов, и, прыгая с камня на камень, спустился вниз. Пасущиеся на лужайке козы испуганно разбежались при появлении человека, сорвались со своих гнезд тундровые куропатки…

Пастор, открывая дверь кирки, встретил его тревожным вопросом:

— О святая Бригитта!.. Разве что-нибудь случилось?

Поднимаясь по ступенькам высокой лестницы в придел храма, Никонов обнял одной рукой пастора, а другой весело хлопнул по перилам: