— О-о, эдельвейс, эдельвейс! — мечтательно говорит он, тыча себя в мохнатый берет, сбоку которого красуется серый жестяной венчик. — Где хоть раз вырос эдельвейс, там уже не растут другие цветы!..
Гитлеру полюбился этот скромный альпийский цветок, и с тех пор он буйно зацвел на касках отборнейших солдат-ветеранов. Впервые эдельвейс увидели горные тропы Пинда, когда он, колыхаясь над головами егерей и гренадеров, спустился в оливковые равнины Древней Эллады, триумфальным маршем прошел по раскаленным площадям Афин. Не успела еще остынуть греческая земля, как вспыхнул Крит, — в облаках дыма эдельвейс выпархивал из огня, подобно обугленной бабочке.
И вот наконец Скандинавия — страна легендарных витязей и скромных тружеников, страна искрометных вершин и голубых фиордов. В далеком полярном Нарвике альпийский цветок утвердил свои корни. По норвежской земле прошли горные егеря. Тирольские стрелки, вспоминая родину, перекликались в горах: «Оли-олу-ола-оли…» Парни в серых мундирах шли бодро. Звякал металл, скрипели пушечные оси, под шипами бутс еще ниже пригибалась к земле карликовая березка. Дымились сигары, дымились шмайсеры, дымилось солнце. И над всем этим качался обезображенный цветок эдельвейс…
Обученные военному альпинизму в баварских и австрийских Альпах, егеря были выносливы и сильны. Не знавшие поражений в войне с греками, французами и англичанами, они брезгливо презирали любого противника. Рукава их рубашек всегда были воинственно засучены, и одним своим видом егеря должны были по замыслу гитлеровских генералов наводить ужас. Шутка ли: каждый не меньше ста восьмидесяти сантиметров ростом, каждый ходит в атаку не сгибаясь, уставив автомат в пузо. В свободное от службы время «герои Крита и Нарвика» совершенствовались в стрельбе, занимались мордобоем, а по вечерам украшали свои «подвиги» игрою на окаринах и барабанах.
И вот вся эта дикая орава, пьяная от легких побед, вместе с диверсионным полком шюцкоровцев, ринулась однажды утром на Мурманск. Было распланировано даже место и время, с точностью до получаса, — куда и когда обязан был выйти каждый взвод. Солдатам говорили, что через месяц им будет уже предоставлен отпуск на родину; в Печенгу были доставлены миллионы оккупационных марок; в Парккина-отеле жили интендантские чиновники, прибывшие из Берлина с назначениями на посты мурманского «магистра». А сам генерал Дитм, уверенный в скорой победе, временно расположился в блиндаже, надеясь в скором времени занять лучший номер мурманской гостиницы.
В этом же блиндаже командующему Лапланд-армией было суждено встретить и зиму 1944 года: из «блицкрига» получился «зицкриг» (сидячая война). Гитлеровцы к этому времени занимали оборону там же, где их остановили пограничники и матросы.
Скоро вдоль течения Западной Лицы протянулась «Долина смерти» — гигантское кладбище горных егерей, пытавшихся перейти однажды в наступление. Вдоль берега бурной полярной реки, строго по линейке, выстроились симметричные ряды могил. Семь тысяч крестов, и на каждом — сизая егерская каска; семь тысяч касок, и на каждой — ржавый, покоробленный цветок эдельвейс.
— О-о, эдельвейс, эдельвейс! — любил повторять генерал Дитм. — Где вырос этот цветок, там уже не растут другие цветы!..
Он никогда не ошибался более удачно: рядом с эдельвейсом в «Долине смерти» росла жгучая крапива, и головки жухлого чертополоха царапали егерские каски.
В ночь на 9 октября 1944 года генерал Дитм вернулся в свой штаб после длительного пребывания на передовой, где он осматривал оборонительные сооружения.
Скинув на руки адъютанта плащ, густо залепленный сырым снегом, командующий Лапланд-армией тяжелой походкой усталого человека прошел в свой кабинет, вырубленный глубоко в скале. Стены кабинета были обиты финским картоном и сплошь обвешаны шкурами белых медведей. Из камина несло душным жаром горящего антрацита. Над столом висел большой портрет фюрера: Гитлер в рогатой с эдельвейсом каске, но в цивильном костюме и при галстуке, держит бокал с шампанским; видно, как бегут со дна пузырьки. Егеря этим портретом когда-то гордились перед другими войсками — Гитлер снимался специально для них.
Взяв со стола пачку газет, скопившихся за время его отсутствия, генерал сел возле камина, сразу же отбросив в сторону газеты, изданные в Германии. Сейчас, когда русские развертывали наступление на границах Восточной Пруссии, в Трансильвании, Венгрии и Югославии, ведомство Геббельса изолгалось, как никогда. Об истинном положении вещей кое-как еще можно было судить, пожалуй, только по газетам нейтральных государств.
Раскрыв широкий лист шведской «Нюа даглидт аллеханда» от 6 октября, генерал пробежал глазами по жирным заголовкам, выискивая что-нибудь о своей армии, и — нашел. Газета писала: «Немцы стремятся выиграть в войне на севере время, чтобы вывезти через Петсамо максимальное количество никеля и строительных материалов; для этой цели они насильно сгоняют на работу норвежское население, а с юга постоянно прибывают трудовые отряды…»
Командующий Лапландской армией хрипло рассмеялся:
— А мы этого и не скрываем. Фюрер приказал нам оставаться здесь, чтобы иметь свой никель, и мы останемся!
Он снова углубился в чтение, потом вспомнил: «Да, кстати!» — и, шагнув к столу, снял трубку с одного из многочисленных телефонных аппаратов.
— Коменданта гавани Лиинахамари, — сказал он. — Да, да, коменданта… Это майор Френк? Транспорт с грузом никеля выходил в море на рассвете?.. Как, как?.. На подходах к Петсамо-воуно?.. А конвой?.. Конвой выделили?.. А, черт возьми, ведь это не просто транспорт потопила русская субмарина, а всю месячную добычу никеля!.. Вы понимаете, что это значит?..